— Наверное, такие свалки есть во всех Мирах, где происходила Битва, так сказать, в Мирах Армагеддона.

— Поехали, други, — напомнил Рогдай, не понимавший, о чем говорят гости. — Места здесь небезопасные, часто бродят кочевники или орды звероловов, да и нечисть проникает через Огнь-реку.

— Да, почему ее назвали Огнь-рекой? — полюбопытствовал Такэда. — Вода как вода, не горит.

— А вы не заметили, что вода в реке течет в противоположные стороны? Стоит кому-нибудь перейти — не переплыть, плыть в той воде невозможно — границу водораздела, как сразу человек, зверь или рыба вспыхивают, загораются. И сгорают!

— Интересно! — Познавательная страсть Такэды была удовлетворена новой порцией информации. — Вероятно, воды реки имеют примеси, загорающиеся при смешении. Но почему тогда не горит сама середина, граница водораздела?

Рогдай не ответил, тронул поводья, и его конь легко сбежал с холма на равнину. Добрагаст последовал за ним, только копыта простучали по земле: ничего не звякнуло, не громыхнуло в снаряжении воинов, хотя оба несли на себе множество доспехов и оружие.

— Толя, — сказал Никита необычным тоном, извиняющимся и одновременно решительным и мрачным, — похоже, нам пора расстаться. Дальше тебе ходу нет.

Такэда сначала подумал, что Сухов шутит, но, глянув на его лицо, понял: заявление серьезное.

— Неужели я так надоел?

Никита поморщился.

— Я пойду в такие края, где сам могу не уцелеть, несмотря на паранормальные способности.

— Ах вот оно что. — Такэда опечалился. — Грешным делом я подумал о тебе плохо, извини. Но я пойду с тобой, пока я смогу идти, а там посмотрим.

— Но это же глупо — идти на верную гибель! Зачем тебе такой риск?

— Я понимаю, — сказал Толя совсем грустно, — выглядит это действительно не очень умно, однако ты плохо знаешь японцев вообще, а меня в частности. Если для европейского сознания важен результат, то для японского менталитета — процесс. То есть прежде всего процесс постижения, приближения к истине. В принципе идеал не столь интересен, как путь к нему.

Никита покачал головой, задумался. Потом улыбнулся, тронул коня.

— Ты неисправим, самурай. Может быть, поэтому я и терплю тебя?

Легкая усмешка тронула губы Такэды, в слове «терплю» он легко угадал другое слово — «люблю», но танцор вряд ли произнес бы его вслух. Как и он сам. В сущности, не главное — что мы говорим; главное — как мы это говорим. Не говоря уж — что думаем при этом. Надо лишь научиться видеть.

Они догнали провожатых на равнине, представляющей собой лесостепную зону умеренных широт. Пахло травами так, как нигде на Земле, что, впрочем, было неудивительно: видовой состав трав здесь был иным, да и намного богаче.

Истекали вторые сутки скачки от Огнь-реки в глубь Свентаны — Святой Руции — Руси, и только специальные усилия диморфантов позволили новоявленным всадникам выдержать темп и сохранить их седалища от мозолей, потертостей и прочих прелестей, ждущих неопытных кавалеристов на марше.

В первый же день пути им пришлось сражаться с отрядом самых натуральных кентавров, вооруженных пиками и дротиками, а потом отражать наскок Диких Воев — по терминологии Рогдая, которые в общем-то были просто разбойниками, ищущими легкую добычу. Но четверо всадников оказались им не по зубам, и банда смылась, потеряв троих вояк, одетых в кожаные латы и грубое платно, не спасающее от мечей. В этой стычке Никита продемонстрировал свое умение драться без оружия, восхитив дружинников Мстиши, и в свою очередь впервые увидел не в тренировочном зале, а в боевых условиях, что такое «сеча Радогора», хотя, вероятнее всего, система боя на мечах здесь называлась иначе.

Рогдай зарубил троих Диких одним мгновенным, сложным и красивым движением меча, выхватив его из ножен в самый последний момент, когда его окружили. И остановился, подняв его над собой в знак того, что не желает проливать чужую кровь. Его поняли прекрасно, отстали от Никиты и Толи, миновали Добрагаста, держащего в обеих руках по сулице, и умчались в поле, бросив трупы товарищей.

— Восхищен! — коротко сказал Никита, подъезжая к Рогдаю. — Хотел бы и я так владеть мечом.

— Да и ты драться горазд, — ответил воин, явно польщенный похвалой. — Приедем — поучимся: я у тебя, ты у меня.

Больше к ним никто не приставал, хотя Сухов чувствовал, что за ними наблюдают, причем с разных сторон. Но лишь один наблюдатель не боялся обнаружить себя — птица высоко в небе, ходившая и ходившая без устали кругами над степью.

К обеду второго дня пути они добрались до предместий какого-то селения, проехали его, провожаемые взглядами редких прохожих, и остановились на отдых на берегу глубокого ручья с водой, чистой как слеза и холодной до ломоты в зубах. Спешились на пригорке с густой и короткой травой, с которого были видны леса и перелески, холмы и долины и зеленая скатерть степи.

— Заметил, какая здесь трава? — спросил Такэда, с удовольствием растянувшись во весь рост. — Чудо! Ни одного сорняка.

Сухов сел рядом, глянув машинально на эрцхаор. Перстень был теплым, а в побелевшем его камне светился зелеными линиями знак — пятиконечная звезда, такая же, что и звезда Вести на плече, — знак живущего в этом мире мага. Но кроме звезды в камне светился и знак присутствия на планете — и в хроне — сил Люцифера: багровый чертик над полумесяцем. Правда, это присутствие Никита чувствовал и без индикатора, как холодное и злобное перешептывание за спиной да тягостное ощущение нависшей над головой черной могильной плиты.

Дружинники достали из седельных сумок снедь: лепешки, на удивление мягкие и свежие, печенные в золе яйца, баранину в капустных листьях, пироги с ягодами и квас. Поделились с гостями. Те в свою очередь угостили воинов едой из НЗ, немало удивившей как видом, так и вкусом.

Через полчаса тронулись в путь.

Птица над ними продолжала кружить, и Никита подумал, уж не сам ли Яросвет «пасет» их во избежание ненужных инцидентов? Но проверить мысль не удавалось: пси-призывы Сухова, направленные вверх, остались без ответа. Зато отозвался кто-то чужой, тяжелый, грозно-равнодушный и невыносимо далекий от всего человеческого. Его прощупывающий пси-удар был так силен, что, не будь диморфантов, земляне вряд ли устояли бы под натиском чужой воли, но и того, что просочилось сквозь защиту, оказалось достаточно для «нокдауна». Никита сопротивлялся дольше своих спутников, успев ощутить удивление и любопытство неведомого исполина, вместе с тысячью не выразимых словами эмоций, но и он впал в полуобморочное состояние, длившееся не больше минуты. Чужой выяснил все, что хотел, и «выключил» свой пси-прожектор, освобождая сознание людей. Самое удивительное, что дружинники ничего не запомнили, хотя находились в шоке не менее нескольких минут. После этого Никита решил без особой надобности в эйдосферу не выходить. До тех пор пока не научится защищаться от более мощных мыслителей, постоянно подключенных к общему полю информации Веера.